Информация для посетителей
г. Пятигорск, ул. К. Маркса, дом 6
по предварительной записи тел.: 8 (996) 416-10-16
Пн. – Сб. — 12:00 – 19:00
Вс. — Выходной
по предварительной записи тел.: 8 (996) 416-10-16
Пн. – Сб. — 12:00 – 19:00
Вс. — Выходной
Благотворительные взносы на реконструкцию памятника культуры Усадьба Реброва:
для граждан Российской Федерации — 250 ₽
для иностранных граждан — 500 ₽
для работников музеев, инвалидов и школьников - 0 ₽
для студентов — 100 ₽
Экскурсия c 2 часовой лекцией — 500 ₽ с 1 персоны
Видеосъемка интерьера музея — 550 ₽
Фотосъемка экспонатов музея — 300 ₽
Фотосъемка персон на фоне экспонатов - 100₽
Дорогие Гости!
Музей - это та самая «машина времени», где каждый может перенестись в историческое прошлое, чтобы открыть временной портал в эпоху становления геополитической карты Кавказа и для осознания культурной роли людей, населявших и посетивших этот край. Это более важно сейчас, когда человеческое общество переживает сложные межнациональные проблемы.
В приобретенном памятнике культуры СССР я сразу предложила семье сделать музей Пушкинский Дом на Кавказе, меня поддержали. И неожиданно для себя и окружающих приобрела статус члена Союза Музеев России и дипломированного мецената - основателя музея в усадьбе Реброва, дабы сохранить и дать возможность всем желающим прикоснуться к стенам, ощутить Дух и энергетику дома, в котором в 1820 году жил великий Поэт-пророк, оставивший здесь свою тень.
Директор Музея Пушкинский Дом на Кавказе
Виринея Байрос
В приобретенном памятнике культуры СССР я сразу предложила семье сделать музей Пушкинский Дом на Кавказе, меня поддержали. И неожиданно для себя и окружающих приобрела статус члена Союза Музеев России и дипломированного мецената - основателя музея в усадьбе Реброва, дабы сохранить и дать возможность всем желающим прикоснуться к стенам, ощутить Дух и энергетику дома, в котором в 1820 году жил великий Поэт-пророк, оставивший здесь свою тень.
Директор Музея Пушкинский Дом на Кавказе
Виринея Байрос
Памятник истории и культуры СССР / РСФСР «Усадьба Реброва, где жил А.С. Пушкин», 1820 г. расположен по адресу: Ставропольский край, г. Пятигорск, ул. К. Маркса, д. 6 и где с 2012 года расположен действующий пушкинский музей, который с 2021 года представляет в регионах выставку «Пушкиниана» - 100 экспонатов картин оригиналов знаменитых художников-пушкинистов советской эпохи, а также зарубежных и современных авторов.
Лектор музея
Марина БАЙРОС
Марина БАЙРОС
член союзов писателей и журналистов. С 1988-1991 – сотрудник АПН (РИА Новости), писатель в журнале «Спутник» - дайджеста Советской прессы. Финалист межд. премии «Наследие-2014» Российского императорского Дома. Лауреат премии "Писатель года" и "Золотое перо". Награждена медалью А.С. Пушкина в 2019 году.
С 2021 года руководит проектом передвижной выставки-пушкинианы «Мы рождены для вдохновенья».
С 2021 года руководит проектом передвижной выставки-пушкинианы «Мы рождены для вдохновенья».
История создания музея
Тень Пушкина
Автор Марина Байрос-Боголюбова
Впервые Кота-ученого я увидела в октябре 2011 года в палисаднике пред входом в мой новый дом. Кот возвышался пикой сияющего инея на вершине рукотворной горы из машукского травертина, расцвеченной ажурной накидкой опавшего лета.
Багровые листья дикого винограда, коралловые сливы и кофейно-шафрановые грецкого ореха неповторимым орнаментом украсили дворик, тесный от нагромождения строительных материалов.
Когда я открыла скрипучую калитку, просевшую под тяжестью малахитового плюща, кот не шелохнулся. Только приблизившись к нему, я поняла, что меня
притянуло к непрошеному гостю. На меня пристально смотрело фантастическое существо фосфорическими глазами, причем, правый глаз – ультра голубой, а
левый – янтарное огниво. Несколько минут мы завороженно разглядывали друг друга, пока он не подался ко мне, и тогда я заметила, что это еще очень молодой кот 6-7 месяцев, совершенного белого окраса, пластичный, стройный, с розовым носиком.
Кажется, именно о таком коте-красавце в доме я мечтала с самого раннего детства, но сейчас я была в замешательстве. Откуда он взялся, чей он, почему он здесь, перед моим крыльцом, где за дверью уже второй месяц идет капитальный ремонт в квартире, которую я приобрела в ветхом доме – памятнике культурного наследия с историей в 200 лет? Вопросы сыпались по нарастающей, но ответ возник сам собой, когда я открыла дверь в дом и коту честно призналась: «Смотри, здесь жить еще нельзя, и я пока живу в другой чужой квартире, куда не могу тебя взять». Я не успела ему еще рассказать, что только
три месяца назад приехала в этот южный городок из Москвы и привезла с собой мою верную подругу сиамскую кошку, с которой не расстаюсь уже более девяти лет. Кот не стал вдаваться в подробности причины моего не гостеприимства, словно белка взлетел
на сливу с нее на высокую каменную изгородь и пропал в зарослях сирени.
За время ремонта я каждое утро приходила в дом, чтобы открыть дверь рабочим и кота видела еще несколько раз, но он больше не подходил ко мне, а наблюдал с травертиновой горы за ходом ремонта. В дом я переехала в начале декабря, когда полуметровым снежным пухом (весьма редком явлении в этом крае) был занесен и мой маленький палисадник, и высокое каменное крыльцо, и старая виноградная лоза над ним.
Кот больше не появлялся. Однажды, проходя мимо соседского дома я почувствовала взгляд, заглянула в окно и узнала кота, но его фосфорический взгляд был выше меня.
Возможно, он следил за стайкой синиц на ветках тутовника? Мне стало чуточку грустно, что это прекрасное существо сидит не на моем подоконнике, но всё же - я была рада, у него есть дом, и больше беспокойные мысли меня не будут терзать вьюжной ночью, слыша протяжные стенания за окном.
Пришла весна. С весной пришел кот. К маю мой дворик за высокой малахитовой оградой плюща превратился в зеленую крепость, скрывающую от посторонних взглядов мой дивный остров грёз - обитель отшельника, ищущего особое наслаждение в новом непредсказуемом мазке великой кисти природы.
Багровые листья дикого винограда, коралловые сливы и кофейно-шафрановые грецкого ореха неповторимым орнаментом украсили дворик, тесный от нагромождения строительных материалов.
Когда я открыла скрипучую калитку, просевшую под тяжестью малахитового плюща, кот не шелохнулся. Только приблизившись к нему, я поняла, что меня
притянуло к непрошеному гостю. На меня пристально смотрело фантастическое существо фосфорическими глазами, причем, правый глаз – ультра голубой, а
левый – янтарное огниво. Несколько минут мы завороженно разглядывали друг друга, пока он не подался ко мне, и тогда я заметила, что это еще очень молодой кот 6-7 месяцев, совершенного белого окраса, пластичный, стройный, с розовым носиком.
Кажется, именно о таком коте-красавце в доме я мечтала с самого раннего детства, но сейчас я была в замешательстве. Откуда он взялся, чей он, почему он здесь, перед моим крыльцом, где за дверью уже второй месяц идет капитальный ремонт в квартире, которую я приобрела в ветхом доме – памятнике культурного наследия с историей в 200 лет? Вопросы сыпались по нарастающей, но ответ возник сам собой, когда я открыла дверь в дом и коту честно призналась: «Смотри, здесь жить еще нельзя, и я пока живу в другой чужой квартире, куда не могу тебя взять». Я не успела ему еще рассказать, что только
три месяца назад приехала в этот южный городок из Москвы и привезла с собой мою верную подругу сиамскую кошку, с которой не расстаюсь уже более девяти лет. Кот не стал вдаваться в подробности причины моего не гостеприимства, словно белка взлетел
на сливу с нее на высокую каменную изгородь и пропал в зарослях сирени.
За время ремонта я каждое утро приходила в дом, чтобы открыть дверь рабочим и кота видела еще несколько раз, но он больше не подходил ко мне, а наблюдал с травертиновой горы за ходом ремонта. В дом я переехала в начале декабря, когда полуметровым снежным пухом (весьма редком явлении в этом крае) был занесен и мой маленький палисадник, и высокое каменное крыльцо, и старая виноградная лоза над ним.
Кот больше не появлялся. Однажды, проходя мимо соседского дома я почувствовала взгляд, заглянула в окно и узнала кота, но его фосфорический взгляд был выше меня.
Возможно, он следил за стайкой синиц на ветках тутовника? Мне стало чуточку грустно, что это прекрасное существо сидит не на моем подоконнике, но всё же - я была рада, у него есть дом, и больше беспокойные мысли меня не будут терзать вьюжной ночью, слыша протяжные стенания за окном.
Пришла весна. С весной пришел кот. К маю мой дворик за высокой малахитовой оградой плюща превратился в зеленую крепость, скрывающую от посторонних взглядов мой дивный остров грёз - обитель отшельника, ищущего особое наслаждение в новом непредсказуемом мазке великой кисти природы.
Ибо я с каждым восходом наблюдала: как на ветру плескался, окропляя округ снежным бисером, махровый фонтан сирени; как корявая слива преображалась в Афродиту, окутываясь в кипенно-белую пену соцветий, над которыми застывали, словно колибри, фантастические бражники; пикировали веселые шмели и порхали ангелами бабочки.
И восхищалась, как с рассвета воздух пронзают неизвестные звуки птиц и стрекот цикад. Для меня-нивелированной москвички, вся эта громада живого цвета, аромата и звука, существующего только на моём личном островке, стала дверью-порталом, которую я бы не нашла в бывшей жизни и никогда не открыла, оставшись навсегда в том безумном-безумном мире иллюзий. Поэтому с первыми лучами я в легкой ночной сорочке, дрожа от свежести и прохлады утреннего эфира, в предвкушении нечаянной радости, распахивала настежь дверь в реальный живой мир, стелила мягкий палантин на золотистые камни крылечка и вальяжно располагалась в солнечном ореоле, обнажая лучам ещё дремлющую плоть. Мне нравилось отрешенно наблюдать за синими стрекозами в перламутровом абрисе крыльев, которые сверкали молниями меж фисташковых спиралек, сцепляющих аркой побеги виноградной лозы над крыльцом. Или счастливо отмечать, как за ночь вытянулись и разбухли влажные от рос бутоны тюльпанов; а тугие копья гиацинтов пронзают сознание волшебным флёром - чадом сладкого дурмана.
Растворялась в неге животворящей весны я впервые...
Именно в подобное лучезарное утро я вдруг услышала необычный визг одновременно с утробным шипением, которое издавала моя милая домашняя кошечка. Обернувшись, я увидела её с выгнутой спиной и с торчащей шерстью, как у ерша иглы. Пред ней стоял мой давний знакомый разноглазый кот и невозмутимо рассматривал нас. А затем также невозмутимо повернулся и медленно, белым лебедем, проплыл в распахнутую дверь. Мы с изумлением двинулись за ним. Кот прошелся по всем комнатам первого
этажа, внимательно изучая каждый предмет, задержав вспыхнувший взор лишь на шелковой плахе снов - моей разверзнутой постели с десятком разнокалиберных подушек. А возможно, кот замер истуканом от микса трав на ней. Мне посоветовали от насекомых у порога и окна разместить горькую полынь. Но жесткие ноты её аромата мне вместе
с першением в гортани навеяли «Горечь» Марины Цветаевой - её стихи, обращенные к Руси, это - ожог души горькой страстью:
«С хлебом ем, с водой глотаю/ Горечь-горе, горечь – грусть/ Есть одна трава такая/ На лугах твоих, о Русь/ Я от горечи целую
всех, кто молод и хорош./ Ты от горечи другую ночью за руку ведёшь…».
Поэтому ранним утром на вершине Лысогорки я собрала горный чабрец, небесную лаванду, калмыцкую ковыль и рассыпала все травы на белой постели своей. И степная горькая полынь, стоящая в глиняной амфоре на подоконнике, как куст терновника вдруг вспыхнула и озарила новой ипостасью цветочную палитру эфира.
И восхищалась, как с рассвета воздух пронзают неизвестные звуки птиц и стрекот цикад. Для меня-нивелированной москвички, вся эта громада живого цвета, аромата и звука, существующего только на моём личном островке, стала дверью-порталом, которую я бы не нашла в бывшей жизни и никогда не открыла, оставшись навсегда в том безумном-безумном мире иллюзий. Поэтому с первыми лучами я в легкой ночной сорочке, дрожа от свежести и прохлады утреннего эфира, в предвкушении нечаянной радости, распахивала настежь дверь в реальный живой мир, стелила мягкий палантин на золотистые камни крылечка и вальяжно располагалась в солнечном ореоле, обнажая лучам ещё дремлющую плоть. Мне нравилось отрешенно наблюдать за синими стрекозами в перламутровом абрисе крыльев, которые сверкали молниями меж фисташковых спиралек, сцепляющих аркой побеги виноградной лозы над крыльцом. Или счастливо отмечать, как за ночь вытянулись и разбухли влажные от рос бутоны тюльпанов; а тугие копья гиацинтов пронзают сознание волшебным флёром - чадом сладкого дурмана.
Растворялась в неге животворящей весны я впервые...
Именно в подобное лучезарное утро я вдруг услышала необычный визг одновременно с утробным шипением, которое издавала моя милая домашняя кошечка. Обернувшись, я увидела её с выгнутой спиной и с торчащей шерстью, как у ерша иглы. Пред ней стоял мой давний знакомый разноглазый кот и невозмутимо рассматривал нас. А затем также невозмутимо повернулся и медленно, белым лебедем, проплыл в распахнутую дверь. Мы с изумлением двинулись за ним. Кот прошелся по всем комнатам первого
этажа, внимательно изучая каждый предмет, задержав вспыхнувший взор лишь на шелковой плахе снов - моей разверзнутой постели с десятком разнокалиберных подушек. А возможно, кот замер истуканом от микса трав на ней. Мне посоветовали от насекомых у порога и окна разместить горькую полынь. Но жесткие ноты её аромата мне вместе
с першением в гортани навеяли «Горечь» Марины Цветаевой - её стихи, обращенные к Руси, это - ожог души горькой страстью:
«С хлебом ем, с водой глотаю/ Горечь-горе, горечь – грусть/ Есть одна трава такая/ На лугах твоих, о Русь/ Я от горечи целую
всех, кто молод и хорош./ Ты от горечи другую ночью за руку ведёшь…».
Поэтому ранним утром на вершине Лысогорки я собрала горный чабрец, небесную лаванду, калмыцкую ковыль и рассыпала все травы на белой постели своей. И степная горькая полынь, стоящая в глиняной амфоре на подоконнике, как куст терновника вдруг вспыхнула и озарила новой ипостасью цветочную палитру эфира.
Заискрившись давно забытыми нотами в глубинах подсознания, она заново прошила меня струнами, сотканными из света матричной нежности, ранее сокрытой за грубым горьким чадом её паранджи, которую поглотил серебристый звездный пух, осевший на стебельках ковыли. И нагая полынь преобразилась в чарующую нагиню –летучую приму эфира в симфонии диких трав. Именно тогда и произошло чудо, воздух завибрировал мистической музыкой сфер – тончайшими звуками стеклянной гармоники. Это в сакральной симфонии совершенства пульсаром замерцал шлейф кометы - терпко-сладостный аромат тропиков, льющийся с барочного трюмо от взращенных мной из косточки деревца помело цветов, пламенеющих белыми лепестками в коридорах зазеркалья. Штормовым нагоном музыка цветочного логоса закрутила в кокон космос спаленки, окутав невидимым плащом блаженной гармонии, бесценным даром божественной природы.
Будто очнувшись от морока, кот в три прыжка вылетел на крыльцо, еще прыжок, и он уже с травертиновой горы по новому - восхищенно рассматривал нас. Вот так, постепенно, кот вошел в наш дом и приучил всех, что он может приходить и уходить, когда ему пожелается.С подобным существом я встретилась впервые. Сначала его называла Кот Ученый за гордую осанку, стать, тонкую интеллигентность и редкую способность не просто понимать речь человеческую, но и считывать мысли. В своих манерах он превосходил многих людей, ибо были в его этике общения какие-то старомодные элементы. Ему не нравилось, когда повышали голос, когда в его адрес проявляли фамильярность, панибратство или неподобающе шутили, он мог обидеться и гордо уйти. И в то же время он – самое чуткое и деликатное существо. Когда заходит в дом или встречает во дворе, то вежливо приветствует «мурмявом»; любит разговаривать, смотреть о природе телепередачи и разглядывать себя в старинном напольном зеркале. Но более всего меня удивило его преклонениепред иконой. Несколько раз я заставала его, как он запрыгивал на столик пред ней и, опустив голову на передние лапы, надолго преподал пред образом казанской Богородицы. Однажды, войдя в темную комнату, я вновь его застала пред святым ликом. Из прихожей светил яркий луч, и я увидела, что из глаз кота текут слезы. Не удержавшись, сняла его на телефон и выставила фото на музейном сайте.
К соседке, которая называла его Пушком, кот заходил все реже и к осени стал жить на два дома. А я почему-то стала называть кота Пушкиным, возможно, по аналогии с Пушком, а может, потому что после его появления я решила в этом доме сделать музей «Пушкинский Дом на Кавказе». Неожиданно для себя и окружающих, я приобрела статус члена Союза Музеев России и дипломированного мецената - основателя музея в памятнике культуры - усадьбе Реброва, на улице Дворянской; дабы сохранить и дать возможность всем желающим прикоснуться к стенам, ощутить Дух и энергетику дома, в котором в 1820 году жил великий Поэт-пророк, оставивший здесь свою тень.
Будто очнувшись от морока, кот в три прыжка вылетел на крыльцо, еще прыжок, и он уже с травертиновой горы по новому - восхищенно рассматривал нас. Вот так, постепенно, кот вошел в наш дом и приучил всех, что он может приходить и уходить, когда ему пожелается.С подобным существом я встретилась впервые. Сначала его называла Кот Ученый за гордую осанку, стать, тонкую интеллигентность и редкую способность не просто понимать речь человеческую, но и считывать мысли. В своих манерах он превосходил многих людей, ибо были в его этике общения какие-то старомодные элементы. Ему не нравилось, когда повышали голос, когда в его адрес проявляли фамильярность, панибратство или неподобающе шутили, он мог обидеться и гордо уйти. И в то же время он – самое чуткое и деликатное существо. Когда заходит в дом или встречает во дворе, то вежливо приветствует «мурмявом»; любит разговаривать, смотреть о природе телепередачи и разглядывать себя в старинном напольном зеркале. Но более всего меня удивило его преклонениепред иконой. Несколько раз я заставала его, как он запрыгивал на столик пред ней и, опустив голову на передние лапы, надолго преподал пред образом казанской Богородицы. Однажды, войдя в темную комнату, я вновь его застала пред святым ликом. Из прихожей светил яркий луч, и я увидела, что из глаз кота текут слезы. Не удержавшись, сняла его на телефон и выставила фото на музейном сайте.
К соседке, которая называла его Пушком, кот заходил все реже и к осени стал жить на два дома. А я почему-то стала называть кота Пушкиным, возможно, по аналогии с Пушком, а может, потому что после его появления я решила в этом доме сделать музей «Пушкинский Дом на Кавказе». Неожиданно для себя и окружающих, я приобрела статус члена Союза Музеев России и дипломированного мецената - основателя музея в памятнике культуры - усадьбе Реброва, на улице Дворянской; дабы сохранить и дать возможность всем желающим прикоснуться к стенам, ощутить Дух и энергетику дома, в котором в 1820 году жил великий Поэт-пророк, оставивший здесь свою тень.
Основатель Усадьбы Предводитель Кавказского Дворянства А.Ф. Ребров В 1816 г. по распоряжению генерала А.П. Ермолова коллежскому советнику А.Ф. Реброву был утверждён в местности Горячих Вод план уже возведенной им первой усадьбы, разрешение на которую он получил вместе с дворянским титулом и чином за особые заслуги (помощь в подписании договора о вхождении Грузии в Российскую Империю в 1801 г.), а также с разрешением на право выбора земли под застройку в 1000 кв. саженей (4550 кв.м.). И Ребров выбрал лучший участок земли на месте разрушенного фундамента древнего храма, на ещё незаселенном южном склоне Машука, в будущем курортном квартале города Пятигорска в близи горячих и целебных источников. В 1804-1810 годы крепостные Реброва построили из заводского кирпича и бревен (производства в ребровском селе Владимировка) угловой деревянный дом в один этаж, каменный полутораэтажный флигель с 5 комнатами и хозяйственные постройки. Первые три года большая ребровская усадьба стояла особняком от всего тесного, но охраняемого константиногорского поселения. По свидетельствам Адель Оммер де Гелль — писательницы, члена Французского географического общества и профессора А.П. Нелюбина, усадьба в селе-оазисе Владимировка у Реброва не уступала по красоте архитектуры и разнообразию экзотических даров его роскошного сада, но по комфорту (благодаря горячим и лечебным водам в ареале усадьбы) и своей величине, она считалась в начале 19 века лучшей в Пятигорске. Именно поэтому в его усадьбе в 1820 г. с июня по август жили А. С. Пушкин с семьей генерала Раевского, и все лучшие люди России почитали за честь отведать изысканные яства и посетить музыкальный салон у Предводителя Кавказского дворянства Реброва. Алексей Федорович Ребров (1776-1862) - Человек высочайшего Достоинства по отношению к Отчизне своей. В 1801 году писарь-секретарь Ребров был непосредственным участником важного события в роли переводчика, посему «За особенные труды, понесенные по присоединению Грузии к Российской империи по Высочайшему именному указу всемилостивейшего государя Александра I пожалован коллежским асессором». И ещё стал чиновником особых поручений при главноуправляющим в Грузии И.Ф. Паскевиче. А далее - писатель, меценат, предприниматель, статский советник, член императорских Вольно-экономического и Русского географического общества и других. У Реброва в усадьбах останавливались как близкие знакомые князь М.С. Воронцов - наместник на Кавказе с 1844 г., генерал-фельдмаршал; А.П. Ермолов - генерал от инфантерии, наместник императора на Кавказе (1816-1827)с исключительными полномочиями в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях; а также дипломат, драматург А.С. Грибоедов. Гостили: император Николай 1, цесаревич Александр 2 и другие светлейшие вельможи, столпы российской политики, главнокомандующие, композиторы и литераторы: А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, В. Белинский, Л.Н. Толстой, Е.И. Блаватская и др. выдающиеся россияне посещали его две усадьбы и два изысканных дома. Заслуги А.Ф. Реброва (уроженца Москвы) в благоустройстве Кавказского края были отмечены орденами разных степеней, и благодарностями засвидетельствованные ему лично двумя российскими императорами, посещавшими Кавказ. Ребров также вел большую общественную деятельность во благо России. Им лично был составлен документ «Правила устройства Кавказских минеральных вод хозяйственным образом». Развивая садоводство - фактически стал основателем Кисловодского парка. В Пятигорске также первые сады и парки засаживались саженцами, привезенными из имения Владимировка, где у Реброва был каменный дом, шесть водяных мельниц, конный завод (900 лошадей), 600 голов крупного рогатого скота более 1000 овец, из них 200 тонкорунных и в аренде он имел большое по протяженности устье реки Кумы, используя его для производства и продажи рыбы на рынках Юга России. Кроме усадеб в Пятигорске и во Владимировки Ребров еще имел светские дома в Кисловодске, Москве и Ставрополе. А. Ф. Ребров был одним из первых, кто уже в начале 19 века широко применял наемный труд в сельском хозяйстве по обработке садов, виноградников, овощных культур и особенно в шелководстве. Он видел истоки успехов в сельском хозяйстве в профессиональном образовании работников, поэтому в 30-х годах (ранее, чем в Москве) им была открыта школа, в которой обучались грамоте, Закону Божиему и шелководческому делу подростки из крестьянских семей. Некоторые из них стали знаменитыми шелководами. Изначально Ребровым было высажено 3070 тутовых деревьев 10 сортов, а через 22 года (1840 год) их количество на площади около 7,64 га превысило 16 тысяч! Шелковичных червей и саженцы доставляли на Кавказ из различных стран: Персии, Китая, Тибета, Франции и Италии. Чтобы обеспечить такое количество деревьев поливной водой в степи, где свирепствовали пыльные бури да пустынная сушь, нужно было продумать систему водоснабжения. Были вырыты многочисленные каналы, позволявшие не только обеспечивать поливом такое количество деревьев, но и избавлять почву от лишних солей. А. Ф. Ребров вел глубокие и серьезные опыты по выращиванию коконов тутового шелкопряда и, пользуясь ледниковой водой реки Кума при размотке коконов, получал шелк исключительной сияющей белизны и прочности. Ежегодно производилось до четырех пудов высококачественного шелка, который получал высшие награды на выставках в Москве, Петербурге, Лондоне и Париже. В 1832 году в Москве был устроен общественный показ образцов коконов шелка-сырца, полученного им в собственном поместье. Интерес к шелку возник небывалый. Ребров ежегодно присылал московским дворянам и промышленникам тутовые саженцы, которые высаживались даже в парке у стен Кремля, на бульварах, в садах земледельческой школы и детского приюта. Ребров лично принимал участие в этих мероприятиях, ибо понимал уникальную ценность шелка - прочность нити - как струны арфы, гигиеничность (в шелковой одежде не размножались болезнетворные бактерии, патогены, отражались воздействия негативных энергий, отпугивались насекомые, скатывалась вода, грязь, не впитывались запахи ). В 20-21 веке с ростом промышленной революции и возникшими эко проблемами уже не возможно создать эко среду для питания шелковичных гусениц, а для коконов нет больше чистейших горных рек, чтобы создать шелк подобный ребровскому. А. Ф. Ребров - энтузиаст новатор. Путем самообразования и практической научно-исследовательской деятельности он стал крупнейшим ученым специалистом в области сельского хозяйства России. Он опубликовал в журналах свыше двадцати научных работ по шелководству, которые и сейчас широко используются в высших учебных заведениях нашей страны. Он был избран членом-корреспондентом Российской академии наук и членом различных научных обществ России и зарубежных стран (Англии. Франции). Российские ученые предлагали назвать 30-60 годы прошлого столетия «Ребровским периодом шелководства». На Кавказе Ребров первым поставил на "промышленную основу" овцеводство и первым в России начал изготовлять шипучее вино, получившее известность под названием «Ребровское полушампанское», удостоенное нескольких наград на всемирных выставках. Для изготовления винной продукции А. Ф. Ребров заказал из Франции, провинции Бургундия, знатных мастеров виноделия Тилье и Анго. По их технологии изготовлялись знаменитые вина, «на манер шампанского». В первой половине XIX века в его имении производили ежегодно до 25 000 бутылок, эти вина высоко почитались в царском дворе, которому он ежегодно отправлял по 500 бутылок каждого сорта. Ребров стоял у истоков хозяйственного обустройства Кавказских Минеральных Вод. И наконец, Ребров де-факто стал первым экологом Кавказа - благодаря его посадкам и системе орошения до сих пор в Левокумском районе сохранились леса. Он был крупнейшим ученым-практиком сельского хозяйства засушливой зоны России и доказал, что и в этих условиях можно вести на высоком уровне растениеводство и животноводство. С 1812 года Ребров, как предводитель дворянства кавказской области немало сделал для населения этого края, он описал все земли Кавказской области с определением границ казенных, казачьих и частных земель. Был он большим знатоком Кавказа, генерал Ермолов называл его «живым архивом». В 1822 году по поручению «главного начальника» Кавказа - этого знаменитого генерала, Ребров составил Положение об управлении Кавказской областью, Правила о наделении казачьего линейного войска землями и Положение об управлении магометанскими инородцами и калмыками, кочующими в Ставропольской губернии. Последние годы жизни Алексея Федоровича прошли в его первой усадьбе построенной на Кавказе - в Пятигорске, где он и скончался, был отпет и похоронен в склепе Лазаревской церкви. Именно здесь - в каменном полутораэтажном флигеле – единственно сохраненном из всех его кавказских построек, сейчас и начал свою деятельность частный Музей «Пушкинский Дом на Кавказе»… |
А. С. Пушкин на Кавказе
Тема «Пушкин и Кавказ» впервые была заявлена В.Г. Белинским, в нескольких словах, но гениально:
«...Кавказу как будто суждено быть колыбелью его поэтического таланта, вдохновителем и пестуном его музы, поэтической родиной его!» Пушкин посвятил Кавказу одну из первых своих поэм, принесшую ему мировую известность - «Кавказского пленника», несколько
превосходных лирических его стихотворений относятся к Кавказу, глава из поэмы «Евгений Онегин», и одна из последних его поэм — «Тазит» тоже посвящена Кавказу.
Особое значение Кавказа для творчества Пушкина отметил еще при жизни поэта Н.В. Гоголь. В своей блестящей статье «Несколько слов о Пушкине» он подчеркивал:
«…Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях. Его пленила вольная поэтическая жизнь дерзких горцев, их схватки, их быстрые, неотразимые набеги; и с этих пор кисть его приобрела тот широкий размах, ту быстроту и смелость, которая так дивила и поражала только что начинавшую читать Россию... Он один только певец Кавказа: он влюблен в него всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями...».
Известно, как много значил Кавказ и для творчества других русских поэтов и писателей, которых при жизни не признали современники. Лермонтов путешествовал по кавказским дорогам
скромным, разжалованным гвардейским офицером. Слава продолжателя Пушкина еще не докатилась с берегов Невы в глухие провинции Кавказа. Так, знакомый поэта по юнкерской школе прапорщик В. В. Боборыкин, встретивший его в 1837 году во Владикавказской крепости, честно признался: «О Лермонтове как о поэте я ничего еще не знал и даже не подозревал...
У Пушкина все было иначе — слава и всеобщее признание обгоняли его в дороге. 28 июня 1829 года «Тифлисские ведомости» с радостью писали: «Надежды наши исполнились:
Пушкин посетил Грузию. Он недолго был в Тифлисе; желая видеть войну, он испросил дозволения находиться в походе при действующих войсках и 16 июня прибыл в лагерь при Искан-Су.
Первоклассный поэт наш пребывание свое в разных краях России означил произведениями, достойными славного его пера: с Кавказа дал он нам «Кавказского пленника», в Крыму написал
«Бахчисарайский фонтан», в Бессарабии — «Цыган», во внутренних провинциях описал он прелестные картины «Онегина». Теперь читающая публика наша соединяет самые приятные надежды с пребыванием А. Пушкина в стане кавказских войск и вопрошает: чем любимый поэт наш, свидетель кровавых битв, одарит нас из стана военного? Подобно Горацию, поручавшему друга своего опасной стихии моря, мы просим судьбу сохранить нашего поэта среди ужасов брани».
Исследователь творчества Пушкина Мейлах остановился на многообразии кавказской темы в творчестве Пушкина и подчеркнул, что обращение к ней обозначало начало нового этапа в его творчестве... «В произведениях кавказского цикла проявились новые грани художественной трактовки целого круга проблем — исторических, эстетических, морально-этических». И среди этих проблем — наиважнейшая — сближение кавказских народов с русским народом. Пушкин предвидел это сближение и верил в него. "Путешествие в Арзрум" и незаконченная поэма «Тазит» являлись для Пушкина, как считает автор, обобщением самой острой из проблем, возникших на Кавказе, — проблемы «Кавказ и Россия». А.С. Пушкин первым в художественном произведении воспел Кавказ, до него совершенно не известный в мире. И первым поставил вопрос о праве всех национальностей на самобытную культуру и достойную жизнь в едином культурном сообществе.
Мог ли мечтать о свободе русского народа человек, не уважающий свободу горских народов?
Вспомним второе пребывание поэта на Водах, когда он решился пожертвовать одним днем и из Георгиевска отправился на телеге к Горячим водам. Приведем полностью дневниковые записи, не вошедшие в "Путешествие в Арзрум". Они содержат более значительную информацию о посещении поэтом Горячеводска в мае 1829 года, опубликованные в журнале «Современник»:
«Я нашел на водах большую перемену. В мое время (1820 г.) ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Посетители: жили кто в землянках, кто в балаганах, Источники, по большей части в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе серные и селитровые следы. У целебных ключей старый инвалид подавал вам ковшик из коры или разбитую бутылку. Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные партеры, мостики, павильоны. Ключи обделаны, выложены камнем, и на стенах ванн прибиты полицейские предписания. Везде порядок, чистота, красивость. Что сказать об этом. Конечно, Кавказские воды нынче представляют более удобностей, более усовершенствования. Таков естественный ход вещей. Но признаюсь: мне было жаль прежнего их дикого, вольного состояния. Мне было жаль наших крутых каменистых тропинок, кустарников и не огражденных пропастей, по которым бродили мы в прохладные
кавказские вечера. Конечно, этот край усовершенствовался, но потерял много прелести. Так бедный молодой шалун, сделавшись со временем человеком степенным и порядочным, теряет
свою прежнюю любезность. С неизъяснимой грустью пробыл я часа три на водах…".
превосходных лирических его стихотворений относятся к Кавказу, глава из поэмы «Евгений Онегин», и одна из последних его поэм — «Тазит» тоже посвящена Кавказу.
Особое значение Кавказа для творчества Пушкина отметил еще при жизни поэта Н.В. Гоголь. В своей блестящей статье «Несколько слов о Пушкине» он подчеркивал:
«…Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях. Его пленила вольная поэтическая жизнь дерзких горцев, их схватки, их быстрые, неотразимые набеги; и с этих пор кисть его приобрела тот широкий размах, ту быстроту и смелость, которая так дивила и поражала только что начинавшую читать Россию... Он один только певец Кавказа: он влюблен в него всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями...».
Известно, как много значил Кавказ и для творчества других русских поэтов и писателей, которых при жизни не признали современники. Лермонтов путешествовал по кавказским дорогам
скромным, разжалованным гвардейским офицером. Слава продолжателя Пушкина еще не докатилась с берегов Невы в глухие провинции Кавказа. Так, знакомый поэта по юнкерской школе прапорщик В. В. Боборыкин, встретивший его в 1837 году во Владикавказской крепости, честно признался: «О Лермонтове как о поэте я ничего еще не знал и даже не подозревал...
У Пушкина все было иначе — слава и всеобщее признание обгоняли его в дороге. 28 июня 1829 года «Тифлисские ведомости» с радостью писали: «Надежды наши исполнились:
Пушкин посетил Грузию. Он недолго был в Тифлисе; желая видеть войну, он испросил дозволения находиться в походе при действующих войсках и 16 июня прибыл в лагерь при Искан-Су.
Первоклассный поэт наш пребывание свое в разных краях России означил произведениями, достойными славного его пера: с Кавказа дал он нам «Кавказского пленника», в Крыму написал
«Бахчисарайский фонтан», в Бессарабии — «Цыган», во внутренних провинциях описал он прелестные картины «Онегина». Теперь читающая публика наша соединяет самые приятные надежды с пребыванием А. Пушкина в стане кавказских войск и вопрошает: чем любимый поэт наш, свидетель кровавых битв, одарит нас из стана военного? Подобно Горацию, поручавшему друга своего опасной стихии моря, мы просим судьбу сохранить нашего поэта среди ужасов брани».
Исследователь творчества Пушкина Мейлах остановился на многообразии кавказской темы в творчестве Пушкина и подчеркнул, что обращение к ней обозначало начало нового этапа в его творчестве... «В произведениях кавказского цикла проявились новые грани художественной трактовки целого круга проблем — исторических, эстетических, морально-этических». И среди этих проблем — наиважнейшая — сближение кавказских народов с русским народом. Пушкин предвидел это сближение и верил в него. "Путешествие в Арзрум" и незаконченная поэма «Тазит» являлись для Пушкина, как считает автор, обобщением самой острой из проблем, возникших на Кавказе, — проблемы «Кавказ и Россия». А.С. Пушкин первым в художественном произведении воспел Кавказ, до него совершенно не известный в мире. И первым поставил вопрос о праве всех национальностей на самобытную культуру и достойную жизнь в едином культурном сообществе.
Мог ли мечтать о свободе русского народа человек, не уважающий свободу горских народов?
Вспомним второе пребывание поэта на Водах, когда он решился пожертвовать одним днем и из Георгиевска отправился на телеге к Горячим водам. Приведем полностью дневниковые записи, не вошедшие в "Путешествие в Арзрум". Они содержат более значительную информацию о посещении поэтом Горячеводска в мае 1829 года, опубликованные в журнале «Современник»:
«Я нашел на водах большую перемену. В мое время (1820 г.) ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Посетители: жили кто в землянках, кто в балаганах, Источники, по большей части в первобытном своем виде, били, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе серные и селитровые следы. У целебных ключей старый инвалид подавал вам ковшик из коры или разбитую бутылку. Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные партеры, мостики, павильоны. Ключи обделаны, выложены камнем, и на стенах ванн прибиты полицейские предписания. Везде порядок, чистота, красивость. Что сказать об этом. Конечно, Кавказские воды нынче представляют более удобностей, более усовершенствования. Таков естественный ход вещей. Но признаюсь: мне было жаль прежнего их дикого, вольного состояния. Мне было жаль наших крутых каменистых тропинок, кустарников и не огражденных пропастей, по которым бродили мы в прохладные
кавказские вечера. Конечно, этот край усовершенствовался, но потерял много прелести. Так бедный молодой шалун, сделавшись со временем человеком степенным и порядочным, теряет
свою прежнюю любезность. С неизъяснимой грустью пробыл я часа три на водах…".
Два месяца жизни Пушкина на Горячих водах в первый приезд открыли для него путь на вершину его Парнаса, именно поэтому поэт в письме к брату Льву в сентябре 1820 года признавался: «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посреди семейства почтенного Раевского. Суди, был ли счастлив - свободная, беспечная жизнь, которую так я люблю и которой никогда ранее не наслаждался; счастливое полуденной небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая любое воображение; горы, горы...».
Он так и остался навсегда под властью очарования дерзостной силы этого края, и строк в 9 главе «Евгения Онегина» посвящены Пятигорью:
«Уже пустыни сторож вечный,
Стесненный холмами вокруг,
Стоит Бешту остроконечный И зеленеющий Машук.
Машук, податель струй целебных;
Вокруг ручьев его волшебных
Больных теснится бледный рой...
Онегин взором сожаленья
Глядит на дымные струи
И мыслит, грустью отуманен:
Зачем я пулей в грудь не ранен?»
Александр Пушкин, посетив Пятигорье вновь в мае 1829 г., так и остался, словно Прометей, прикованный душой к городку, в который его тянула неведомая сила вновь и вновь.
Ведь путь поэта лежал на Владикавказ и Тифлис, но нахлынувшие воспоминания заставили Пушкина свернуть на Горячие Воды. На обратном пути Пушкин не удержался и вновь заехал в Пятигорск на неделю. Сохранились строки, относящиеся к этой поездке: «Желал я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить.
В забвенье сладком близ друзей
Минувшей юности моей»
Именно воспоминание о Марии Раевской звучат в стихотворениях той поры, которая в 1824 венчалась с князем Волконским, который через год стал «декабристом», был сослан на каторгу в Сибирь, и Мария последовала за ним на долгие 30 лет, нося на цепочке вместе с крестиком перстень Пушкина, подаренный им в Пятигорске. Таких счастливых минут, какие Пушкин провел на Кавказе в 1820 году у него больше действительно не было. Ожидания не оправдались - возвращения «на вершину Парнаса» в 1829 не повторилось. Само напоминание о тех минутах причиняет ему боль:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной,
Напоминают мне они Кавказа гордые вершины».
Две последних строки сохраняются только в рукописи, зачеркнуты автором, как будто он не хочет, чтоб сама грусть о Кавказе стала кому-нибудь известна, как и память тех дней, когда Пушкин купался в горячих серных водах и был так искренне влюблён и беззаботно счастлив... Чувство к пятнадцатилетней Марии Раевской было одним из самых светлых и глубоких для поэта, что дает основание утверждать - Мария-муза поэта:
«Мой легкий друг мечты
К пределам ангелов летала
И для венка себе срывала
Кавказа дикие цветы...»
Грусть и печаль, вызванные воспоминанием о первой своей поездке на Воды с семьей генерала Раевского преследовали поэта до самого Георгиевска. Он вспоминал братьев Николая и Александра Раевских, сидевших, бывало с ним на берегу Подкумка и цитирующих модного бунтовщика Байрона. И как он долго всматривался в контуры величавого Бешту, «окруженного
горными своими вассалами». Здесь рождались прекрасные строки:
«…Все тихо —на Кавказ идет ночная мгла.
Мерцают звезды надо иною.
Мне грустно и легко, печаль моя светла..».
Он так и остался навсегда под властью очарования дерзостной силы этого края, и строк в 9 главе «Евгения Онегина» посвящены Пятигорью:
«Уже пустыни сторож вечный,
Стесненный холмами вокруг,
Стоит Бешту остроконечный И зеленеющий Машук.
Машук, податель струй целебных;
Вокруг ручьев его волшебных
Больных теснится бледный рой...
Онегин взором сожаленья
Глядит на дымные струи
И мыслит, грустью отуманен:
Зачем я пулей в грудь не ранен?»
Александр Пушкин, посетив Пятигорье вновь в мае 1829 г., так и остался, словно Прометей, прикованный душой к городку, в который его тянула неведомая сила вновь и вновь.
Ведь путь поэта лежал на Владикавказ и Тифлис, но нахлынувшие воспоминания заставили Пушкина свернуть на Горячие Воды. На обратном пути Пушкин не удержался и вновь заехал в Пятигорск на неделю. Сохранились строки, относящиеся к этой поездке: «Желал я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить.
В забвенье сладком близ друзей
Минувшей юности моей»
Именно воспоминание о Марии Раевской звучат в стихотворениях той поры, которая в 1824 венчалась с князем Волконским, который через год стал «декабристом», был сослан на каторгу в Сибирь, и Мария последовала за ним на долгие 30 лет, нося на цепочке вместе с крестиком перстень Пушкина, подаренный им в Пятигорске. Таких счастливых минут, какие Пушкин провел на Кавказе в 1820 году у него больше действительно не было. Ожидания не оправдались - возвращения «на вершину Парнаса» в 1829 не повторилось. Само напоминание о тех минутах причиняет ему боль:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной,
Напоминают мне они Кавказа гордые вершины».
Две последних строки сохраняются только в рукописи, зачеркнуты автором, как будто он не хочет, чтоб сама грусть о Кавказе стала кому-нибудь известна, как и память тех дней, когда Пушкин купался в горячих серных водах и был так искренне влюблён и беззаботно счастлив... Чувство к пятнадцатилетней Марии Раевской было одним из самых светлых и глубоких для поэта, что дает основание утверждать - Мария-муза поэта:
«Мой легкий друг мечты
К пределам ангелов летала
И для венка себе срывала
Кавказа дикие цветы...»
Грусть и печаль, вызванные воспоминанием о первой своей поездке на Воды с семьей генерала Раевского преследовали поэта до самого Георгиевска. Он вспоминал братьев Николая и Александра Раевских, сидевших, бывало с ним на берегу Подкумка и цитирующих модного бунтовщика Байрона. И как он долго всматривался в контуры величавого Бешту, «окруженного
горными своими вассалами». Здесь рождались прекрасные строки:
«…Все тихо —на Кавказ идет ночная мгла.
Мерцают звезды надо иною.
Мне грустно и легко, печаль моя светла..».
Все это — и воспоминания, и светлая печаль, необыкновенное настроение, которое ощутил поэт — вызвано как раз той переменой в ландшафтах Горячеводска. Пушкину посчастливилось увидеть будущую столицу СКФО - Пятигорск в «диком его состоянии» и в начале расцвета, когда он превратился в уютный, чистенький европейский городок. Первые гражданские строения на Горячих Водах воздвигли к 1812 г. предводитель Кавказского дворянства А.Ф. Ребров и некий чиновник Чернявский, служивший в Константиногорской крепости (где также служил Александр – сын генерала Раевского). Поэтому поэт в первый свой приезд жил в пятигорской усадьбе Реброва, а к ваннам вели не только тропинки, а каменная лестница в 68 ступеней, о которой в письмах упоминал поэт, и лестницу эту прозвали пушкинской…» -
Автор Кусов Г. И. канд. истор. наук «Малоизвестные страницы кавказского путешествия А.С. Пушкина» — Изд. 2, доп.
Орджоникидзе, 1987 г.
Контакты
Посещение музея по записи телефон: 8 (996) 416-10-16
г. Пятигорск, ул. К. Маркса, дом 6
Часы работы:
Пн —сб 12:00–19:00
г. Пятигорск, ул. К. Маркса, дом 6
Часы работы:
Пн —сб 12:00–19:00
Фотографии и тексты использованы для демонстрации возможностей шаблона сайта, пожалуйста, не используйте их в коммерческих целях.
